Опера "Золотой петушок" Римского-Корсакова.
«Сказание о Невидимом граде Китеже...» композитор считал своей последней оперой. Наступил 20-й век, перелом в судьбе России и новые исторические и культурные тенденции охватили народ. Римский-Корсаков писал в то время друзьям, что готов передать факел музы новым талантам — Стравинскому, Прокофьеву, Штейнбергу... Но судьба и творческое вдохновение распорядились иначе — Корсакова вдруг увлекла сатирическая, гротескная тема. Снова, как во времена «Кащея», художник бросает неслыханный по смелости вызов царской власти и на этот раз в союзники берет Пушкина. И снова крайнюю остроту темы соединяет с крайней по тем временам остротой музыкальных средств. «Китеж» был концом целой эпохи и продолжателей не имел. «Золотой петушок» был началом и весь обращен в будущее, к опере XX века. Без него иначе писали бы Стравинский, Прокофьев, Шостакович, а может быть, и другие музыканты нашего времени.В октябре 1906 года в блокноте композитора появилась первая строка нового творения. резкий, механический и притом не трогательно поэтичный, как в «Снегурочке», а вызывающий и колдовской петушиный крик: «Кири-ку-ку! Царствуй, лежа на боку!». С первого мгновения в оркестровом вступлении к опере звучит этот насмешливо успокоительный приказ (а кончается опера грозно: его зеркальным отражением, тревожным и угрожающим «Кири-ки! Кири-ку-ку! Берегись, будь начеку!»). И сразу после отчетливого крика возникает в басах негромкая скользящая таинственная тема, перелетает, все такая же тихая, в высокий регистр, определяется все очевиднее как узорчатая, женственно-прихотливая мелодия восточного склада, заставляющая вспомнить наиболее нежные и изысканные страницы «Шехеразады», и, наконец, сменяется совсем уже необычайной темой Звездочета. А вот и он сам, «в сарачинской шапке белой, весь, как лебедь, поседелый», появляется перед спущенным занавесом...
Нет уверенности, что на все загадки, заложенные в тексте оперы, можно найти ответы. Нет даже уверенности, что нужно их искать. Музыка Звездочета и Шемаханской царицы кое-где сближается. Значит ли это, что их соединяет какая-то сюжетная связь, или только то, что и он, и она — фантастические персонажи восточного склада? Второе вероятнее. Что хочет сказать Звездочет на прощание: что рядом с высокими созданиями художественного воображения, живущими века и века, карикатурный, постыдный быт Додонова царства тленен и ничтожен — подлинно «бред» и «пустота»? Или по-иному: нам следует понять, что вся его диковинная речь—лишь насмешливая дань цензуре, сказанная для отвода глаз? И кто же все-таки Шемаханская царица — символ и орудие разоблачения уродливого быта и бытия, возносящая над великим уродством знамя красоты и свободы, или злая и холодная волшебница, или, наконец, коварная и надменная, избалованная и испорченная «своевольная девица», как ее называет Додон? Не все ли, в сущности, равно; может статься, в ней смешались все эти и многие другие черты. Ведь даже Баба-Яга в сказках не всегда враг человеку.
Работу над партитурой «Золотого петушка» Корсаков закончил в августе 1907 года. Сразу после этого начались утомительные для него заботы с корректурами и с переводом либретто оперы на французский язык (предвиделась постановка в Париже) потянулась горькая цепь тревог, связанных со все более осложнявшейся возможностью, или, вернее, с постепенно выяснявшейся невозможностью постановки его на русской сцене. Читать письма Николая Андреевича этих месяцев больно и страшно: кажется, что присутствуешь при жестоком надругательстве над великим художником, уже тяжело больным, уже стоящим на пороге гибели. Проблески надежды сменяются новыми ударами. Цензурные вымарки текста, не щадившие даже всем известных строк Пушкина, оказываются недостаточными. Опера не пойдет в Большом театре. Новое решение: не пойдет и в Мариинском. Последний удар: запрещена вообще к постановке. Это чудовищно. Этого не было даже в 1905 году, когда его уволили из консерватории. После грозного приступа стенокардии в апреле, отлежавшись, он переезжает в Любенск под Лугой. Здесь его настигает последняя весть о запрещении оперы и последний сердечный приступ. В ночь на 8 июня 1908 года, во время сильной грозы навсегда остановилось сердце Николая Андреевича. Первая постановка оперы прошла через год после смерти автора силами его супруги Надежды Николаевны. Сначала в Частной опере С. И. Зимина, а немного позднее и на сцене Большого театра в довольно мрачной обстановке сгустившейся политической и общественной реакции. В этой душной атмосфере крик Золотого петушка «Берегись, будь начеку!» в конце оперы зазвучал свежим, бодрым призывом не пасовать перед злом и не мириться с ним, а всего раньше — покончить с внушающим отвращение Додоновым царством и его дикими нравами. Обе московские постановки имели крупный успех. Мало повредили ему даже неуклюжие ухищрения цензуры, разжаловавшей царя Додона в воеводу Додона и вымаравшей отдельные слишком жесткие для начальствующего уха строки, в их числе пушкинские «Сказка—ложь, да в ней намек...»
В первые послереволюционные годы «Золотой петушок» вместе с «Кащеем», уже в своем подлинном, не искаженном виде появились на сцене бывших императорских театров и были горячо приняты новой свежей публикой, живо воспринимавшей их сюжет, хотя в массе и не готовой насладиться их сложной музыкальной красотой. Впрочем «Привет солнцу», на театральной ли сцене или на концертной эстраде, неизменно встречал восторженный отклик, как и песня Кащеевны, оттачивающей меч. Позднее обе оперы стали реже исполняться, так что существующие записи «Золотого петушка», «Кащея» и даже «Сказания о невидимом граде Китеже и деве Февронии» воспроизводят в основном концертное, а не театральное исполнение.
Интересные факты
- Весной 1907 года Римский-Корсаков прервал работу над «Золотым петушком» ради поездки в Париж, где самолично дирижировал собственными произведениями на одной сцене с другими русскими гениями — Шаляпиным и знаменитым дирижером А. Никишем. Именно после этого концерта на парижской сцене были поставлены «Снегурочка» и «Борис Годунов», настолько была впечатлена публика русскими талантами.
- Обе первые постановки оперы сильно различались благодаря исполнительницам главных партий. У Зимина А. И. Добровольская дала в роли Шемаханской царицы яркие черты демонизма, что отвечало и замыслу либреттиста. А. В. Нежданова, следуя за музыкой более, чем за текстом либретто (не совпадающими в данном случае), вылепила образ эстетически прекрасный. Даже декорации сильно различались. Прекрасный рисовальщик И. Я. Билибин дал эскизы декораций и костюмов в форме лубка—условные и острые, К. А. Коровин в работе для Большого театра хотел, наоборот, смягчить «грубость и карикатурность», как ему казалось, «Петушка» декоративной роскошью и поэтической сказочностью. Казалось, театры спорят между собой, сойдясь только в действительно совершенном исполнении оркестровой и хоровой части (дирижировали Э. А. Купер у Зимина, В. И. Сук в Большом)