Материал для своей первой оперы «Нос» Шостакович начал собирать еще работая над «Посвящением Октябрю». Композитор был одним из немногих, кто не побоялся гремучей смеси революционного пафоса и сатиры, гротеска гоголевской прозы и фарса времен николаевской России. Немыслимое, казалось бы, сочетание. Но Шостакович был истинным художником, он горячо ощущал дух времени и понимал, что пародийное обличение — это как раз и есть мощное разящие орудие современности. В таких смешениях—неожиданных, причудливых—двигалось время, а он был вездесущ, наблюдателен и очень чуток. Сатирическим пафосом оперы «Нос» композитор утверждал свою не по годам зрелую (на тот момент исполнилось всего 21 год) гражданскую позицию так же твердо, как утверждал ее романтически высоким строем симфонии «Посвящение Октябрю».История создания Проблема новой советской оперы давно висела в воздухе. Громоздкий, освященный традициями и пристрастиями меломанов жанр с трудом поддавался обновлению. Пробовали переделать старые оперы на новый лад (оперу Глинки «Иван Сусанин», к примеру, переделали, не трогая музыки, в оперу «Серп и молот», а оперу Мейербера «Гугеноты»—в «Декабристов»). Немногие оперы этого периода—«За красный Петроград» Гладковского и Пруссака, «Орлиный бунт» Пащенко, «Степан Разин» Триодина—сохранились сегодня лишь в учебниках и энциклопедиях как своеобразные памятники своей эпохи. К идее оперы на гоголевский сюжет Шостакович пришел не сразу. Сначала долго искал материал среди современной литературы и лишь затем «пришлось обратиться к классикам» — Салтыкову-Щедрину, Чехову, Гоголю. Он выбрал «Нос».
Сочинение оперы было в самом разгаре, когда неожиданно в начале января 1928 года Шостаковича пригласили на должность музыкального руководителя Театра имени Мейерхольда (ГОСТИМ) в Москве. Обстановка коллективного творчества, царившая в театре поспособствовала развитию творчества композитора. Шостакович многое воспринял от мейерхольдовской режиссуры. (Он сам признавался, что «как-то по-иному даже стал писать музыку».) И может быть, именно благодаря ей так зрело, так классически точно вылеплена гигантская эксцентрическая маска «Носа» — первого сценического произведения Шостаковича.
На первый взгляд, в «Носе» композитор сохранил все, что полагалось иметь всякой уважающей себя приличной опере: и оркестровые вступления, и арии, и ансамбли, и пышные финалы. Но какой глумливой гримасой были искажены их благообразные черты! Судорожная скороговорка вместо кантилены; квартет, в котором партнеры не слышат и не видят друг друга, ибо находятся в разных домах (!) Петербурга; ансамбль (из восьми дворников!) без малейших признаков стройности и благозвучия, и прочая, и прочая... В вихревом движении картин-кадров сменяли друг друга канканы, галопчики и полечки, верещал, поражая самыми немыслимыми тембрами, оркестр, сопел возбужденный происходящим хор зевак, нервно отсчитывали время в погоне за Носом ударные. На едином дыхании разворачивалось в музыке «невероятное происшествие» с носом майора Ковалева, куда оказались втянуты дворники и бублики, полицейские и зонтики, цирюльник и персидский принц. По воле композитора на всех структурных уровнях оперная форма отчуждалась от привычного содержания, как отчуждались, по правилам этой парадоксальной игры, самые привычные вещи и понятия от присущих им форм бытия. Ковалев получает ответ Подточиной на свое к ней письмо, еще не прочитанное самой Подточиной; толпа в массовых сценах гоняется за Носом, бодро... стоя на месте. Время поворачивает вспять, движение оборачивается неподвижностью—шаржируется всё, вплоть до незыблемых законов естества.
Заканчивал оперу Шостакович уже в Ленинграде, оставив работу в ГОСТИМе и вернувшись домой. Осенью 1928 года готовая опера появилась в Ленинградском государственном Малом оперном театре (МАЛЕГОТ). Второй экземпляр партитуры Шостакович отправил в Москву. Он хотел, чтобы в Москве «Нос» ставил Мейерхольд. Занятость режиссера помешала осуществлению постановки, и московская премьера «Носа» состоялась не скоро— лишь в 1974 году. В Ленинграде постановка тоже оказалась не быстрой, премьерная постановка прошла лишь 18 января 1930 года.
Заканчивал оперу Шостакович уже в Ленинграде, оставив работу в ГОСТИМе и вернувшись домой. Осенью 1928 года готовая опера появилась в Ленинградском государственном Малом оперном театре (МАЛЕГОТ). Второй экземпляр партитуры Шостакович отправил в Москву. Он хотел, чтобы в Москве «Нос» ставил Мейерхольд. Занятость режиссера помешала осуществлению постановки, и московская премьера «Носа» состоялась не скоро— лишь в 1974 году. В Ленинграде постановка тоже оказалась не быстрой, премьерная постановка прошла лишь 18 января 1930 года.
Первая реакция критики—оцепенение—была до странности схожа с финальной сценой «Ревизора». Но длилась она недолго. «Сатира не может быть смешной»,—сказали строгие товарищи и двинулись сплоченным строем. Но были и противоположные точки зрения. Ожесточенная дискуссия, в которой противников оперы было больше, размахнулась на несколько номеров журнала «Рабочий и театр». И спор шел, в сущности, уже не столько о «Носе», сколько о путях развития советской оперы вообще, о ее задачах и возможностях. Опера «Нос» выдержала шестнадцать представлений—четырнадцать в сезоне 1929/30 года и два(!) в сезоне 1930/31 года, после чего надолго исчезла со сцены. Путь «решительной советизации оперного репертуара» оказался весьма тернистым.
По книге Лукьяновой Н.В. «Д.Д. Шостакович»
Интересные факты
- Во время подготовки премьеры исполнители вокальных партий, а одному из них предстояло пропеть весь спектакль с зажатым носом, тем не менее оценили удобство и естественность вокальных партий, которые отнюдь не отличались простотой и напевностью. Во многом воодушевление было связано с важностью происходящего: на сцену выходила первая советская опера, новая по теме, драматургии, форме и языку.
- В 1934 году Борис Асафьев напишет горькое послесловие к истории первой оперы Шостаковича. «Судьба талантливой оперы „Нос"—глубоко печальна. Когда юноша-композитор осмелился раскрыть музыкой подлинную гоголевскую жизнь и через то „разделаться" с тревожившими его воображение „образами прошлого", то вместо тщательной оценки его... просто обвинили в формализме. Очевидно, если бы Шостакович рассказал эту новеллу Гоголя идиллически наивным музыкальным языком „Майской ночи" Римского-Корсакова,— он не был бы формалистом. ...Эта опера—одно из поразительных явлений рождения нового содержания в оценке одной из жутких эпох петербургской действительности и — соответственно этому— рождение нового стиля и новой фактуры русской оперы». Б. Асафьев. «О творчестве Шостаковича и его опере „Леди Макбет"». 1934